Артуа - Страница 115

115

Следующим утром, когда еще не приносили теплую бурду с куском хлеба, заменявшего завтрак, застучали засовы на дверях камеры.

Все мы с нетерпением ждали этого момента, но не из-за завтрака, совсем не из-за него, а для того чтобы убедиться в не бесполезности проведенной ночью работы.

Дело в том, что при открытии дверь скрипела так омерзительно, что зубы начинало ломить, а тело непроизвольно дергаться.

Этой ночью мы умасливали дверь, в самом прямом смысле этого слова. Масла ушло чертова уйма, до навесов было не добраться, они находились снаружи. Щелочки все же нашлись и через полый стебель какого-то растения, найденного в соломе, Сориус с еще одним специалистом по ночным кражам, пытались навесы смазать.

Результатов пришлось ждать до утра, как иначе можно проверить, то, что получилось? Стучать в дверь – от стражи может прилететь, кому это хочется?

Звук действительно был очень мерзкий. Когда стража начинала открывать засовы, а их на дверях целых два, большинство обитателей камеры заранее зажимало уши. Может быть, как охранная сигнализация такой звук весьма неплох, потому что слышен он и во дворе, но на психику действует.

Почему-то на самих тюремщиков этот звук так не действовал. Среди них даже оказался один, кому доставляло истинное удовольствие воспроизводить его с помощью дверей, открывая и закрывая их несколько раз подряд. Забавлял его не сам звук, а реакция его подопечных. Мне рассказывали, что ему даже деньги предлагали, но безуспешно.

Мы, все тридцать два человека, находившихся в общем каземате, самым натуральным образом превратились в слух, и это была не метафора. Мы вообще представляли собой одно большое ухо.

Вот провернулся ключ в большом висячем замке на одном из запоров. Затем стукнул один засов, следом за ним второй. Сейчас, сейчас. Стояла такая тишина, что было слышно, как жужжат под потолком мухи.

Дверь медленно подалась наружу и ничего, только лишь легкий скрип, почти не слышный.

В щели, образованной приоткрытыми дверями, показалась озадаченное лицо цербера, того, что так любил отсутствующий сейчас звук.

Тюремщик несколько раз поводил дверями, но тщетно, звук ниоткуда не вернулся. Лицо его, до сей поры просто удивленное, сейчас приобрело вид крайней степени изумления. Боюсь, теперь ему очень нелегко будет от него избавиться.

Смеялись все. И из этого смеха можно было собрать целую коллекцию, от громового хохота до визгливого хихиканья.

Затем тюремщик вместе со своей миной, словно прилипшей к его лицу, рывком исчез, дверь распахнулась во всю ширь и в камеру вошел… Горднер.

Боюсь, что сейчас тюремщик по сравнению со мной явно проигрывал. По крайней мере, рот у него был открыт значительно меньше, нежели мой.

Горднер прошел внутрь камеры несколько шагов, остановился и поморщил нос, ну, мол, и запашок здесь. Вы бы, господин барон, несколькими днями раньше зашли, боюсь, вам бы его еще и зажать пришлось. Вероятно, даже двумя руками.

Особенно когда сквознячок, гуляющий по канализации, приходил нас навестить. Сейчас это жерло смрада надежно прикрыто обеденной чашкой Горгена, идеально подошедшей по диаметру, и открывается только по мере надобности…

Горднер был при шпаге, когда-то у нас называемой эстоком, даге, и пистолете с колесцовым замком, считая такой наиболее надежным. Так то оно так, вот только взводить каждый раз пружину замка специальным ключом скорострельности нисколько не прибавляет.

Вообще-то сюда запрещено входить с оружием. Даже наши тюремщики имели при себе только деревянные дубинки.

Вот только я хотел бы посмотреть на того, кто посмеет Горднеру что-то запретить. Если только он не император или, на худой конец, не самый завалящий герцог.

Сердце мое билось учащенно, неужели он пришел за мной? А если нет? Разум подсказывал, ну за кем же еще, не стуима же он решил себе подобрать.

Горднер обвел взглядом помещение, скользнул им по выскобленному еще с вечера столу. По полу, неровной каменной кладки, но безо всяких намеков мусора. По соломенным матам сложенным один на другой, для того чтобы на них было удобней сидеть, остановился им на мне и сказал:

– Что стоишь, пошли – затем еле заметно усмехнувшись, добавил – брат Тимура. –

Я посмотрел на Сориуса, Диста, стоящих, как обычно, за моей спиной. Ведь я им обязан жизнью. А сейчас, получается, просто их бросаю. Перевел взгляд на Горднера, но тот лишь покачал головой, нет, это без вариантов, и нетерпеливо мотнул ею, указывая на выход. Ничего, одну минуту потерпишь.

И мне оставалось лишь пожать им руки, похлопать по плечам и подмигнуть. Держись братва, даст Бог и свидимся.

Хороший парень Сориус, при всем притом, хороший. Нет за ним убитых людей, не душегуб он. И старушек он не обворовывал, у местного преступного мира тоже есть свои законы и понятия.

Диста жалко как человека, потому что ничего хорошего ему не светит. Если повезет, отделается рудниками, а если очень повезет, то всего лишь проведенными на них парой десятков лет.

Дист рассказал мне свою историю, и не было в ней ничего такого, что нельзя будет услышать через много-много лет.

Деревня, в которой он родился и жил, принадлежала барону Приенрису, одному из наиболее уважаемых граждан Кергента. Но речь идет не об этом бароне, хотя и он причем. Прожил Дист в своей деревне почти двадцать лет до того самого момента, когда и произошли следующие события.

Прибыл в очередной раз в деревню сборщик податей, чтобы собрать недоимки. Встретили его с подобающим почетом и уважением. И должность его этого заслуживает, и нечем платить крестьянам было, неудачный сезон выдался. Вот и надеялись они получить отсрочку до следующего урожая.

115